Над местным Ахеронтом

***

Нарисуй мне грустное, весеннее,

Той стране березовой под стать,

Что поет и плачется Есенину,

Век бы мне которой не видать.

Где хотелось счастья — только веточку,

А густые рощи не нужны.

Сделай мне, художник, брюки в клеточку —

Чехова любимые штаны.

Напиши с меня, коль больше не с кого,

Мокрый снег на тающем плаще.

«Стушевался» — слово Достоевского;

Самое любимое вообще.

***

Помещается в луже осенней

Мой, наверное, полный портрет.

Посижу на скамейке под сенью

Черных дней и безоблачных лет.

Одному научился — быть проще

И подальше уже от морей

Все кружу вечерами по роще

На цепи у своих якорей.

Жаль, что поздно слова отыскались,

От которых отречься не жаль.

Тополя на ветру расплескались,

Гаснут звезды, и тонет печаль.

Без очков уже вижу пределы,

И ладонь козырьком не держа...

Но бушуют дубы-корабелы

И у сосен — морская душа.

***

Принять, отойдя за помойку,

Спиною гараж поддержав,

И чистой осины настойку,

И слезы твои на рукав.

Вороны, сплошные вороны.

А все ж и они хороши

И вписаны в черные кроны,

Как осень в рисунок души.

С тобой до вечернего света,

До снега, последнего дня...

Но как расплатиться за это?

И что еще есть у меня?

***

Мысли надвигаются, как тучи,

А хочу, чтоб были облака:

Как твои приветствия, летучи,

Как твои беспечные «Пока!»,

Чтоб опять глаза твои сказали

То, во что поверить не могу,

Как тогда, на Ладожском вокзале,

Как потом — на невском берегу,

Как тогда, в маршрутах, снятых с линий,

В их огнях, в метели голубой,

Как потом — в ночной метели синей,

Вечно заметавшей нас с тобой.

***

Броненосец в русском флоте был такой: «Не тронь меня».

Ты, быть может, в том же роде, и на вид крепка броня,

Что тобой была надета, и в которой ты одна,

А мои названья все-то — миноносцев имена:

Я кружу с тобой по морю — «Бесподобный», «Типовой»,

Все чего-то семафорю над лазурной синевой,

И туман взрезаю встречный, и волну винтом крою,

«Озабоченный», «Беспечный», да в кильватерном строю.

И на «Робком», и на «Гордом» я завесу ставлю, дым,

Чтоб идти твоим эскортом, охранением твоим,

И растает он во мраке, навсегда «Пропащий» мой,

И проступит на бумаге синим следом за кормой.

***

Тот, на кого тебя оставлю,

Пускай вино мое допьет —

За ту графу, где прочерк ставлю,

И ту, где птичка промелькнет.

Как намокали рукавички,

И сохли слезы у берез,

И всё свистели электрички,

И вся — огонь, и вся — мороз!

Чернеют цифры на билете —

Постой, верни, останови, —

Ведь я любил, хоть все на свете

Преградой было для любви.

***

Как была на кухне водка

И стоял извечный дым,

Как жила в стене проводка

С алюминием своим

На Чайковского в квартире —

Пепел, рюмка, бутерброд.

И затеяли мы в мире

Совершить переворот.

Потому что все пропало,

Да и Родина ушла, —

Пачка пятая «Опала»,

Пыль надежды со стола.

Нас бы, брат, за это дело

И за прочие дела...

Но бумага все стерпела.

И посуда не сдала.

***

Голые, зеленые ли кроны,

Черные иль белые ветра —

Над двором поссорятся вороны

Отчего-то ровно в пять утра.

А потом, расставшись с горизонтом,

Коротая в небе краткий век,

В шесть часов над местным Ахеронтом

Чайка закричит как человек.

Слышишь — над кормушкой снова, снова

Воробьи чирикают гурьбой...

Лишь твое совсем исчезнет слово,

Как и то, что скажут над тобой.