Вы здесь
Сумятица бессонниц
* * *
Я сжал отсутствие зубов
и вышел в мир, закрытый взорам,
там цвел жасмин и про любовь
цветные птицы пели хором.
Там оживали макраме
и было все чудесно, кроме
того, что стало мокро мне
от непролитых слез и крови.
И расстелив вперед глаза,
раскраивая сказку взглядом,
я повернул себя назад —
утешиться привычным адом.
* * *
Памяти И. Меламеда
Жизнь поднесли, как хлеб без соли,
от света стало все мокро,
но сквозь сумятицу бессонниц
прорваться тело не могло.
И плавало в дурной дремоте,
ломая воздух, и нога
сплошное одеяло плоти
откидывала иногда.
И небо сквозь окно стелилось,
и высветлялось все грустней,
и двигались уста стенные,
и губы трескались у стен.
Заря стучала в неба панцирь,
звала любовь сквозь гул простуд,
и надо было просыпаться,
но было некому проснуть…
* * *
Из гортанных выходит потемок
выдох, слабо похожий на стих,
кровь свернулась клубком, как котенок,
в опресненных аортах моих.
Но случившийся шорох ли, стук ли —
как порез по мембране тугой
(до конца меня, что ли, окукли,
милый-боженька-мой-дорогой),
ибо вечность моя запасная,
протекая в себя, как часы,
словно книжка торчит записная
из потертой небесной джинсы.
Я в глухую ушел несознанку:
не по нраву мне этот мотив,
чтоб, напялив себя наизнанку,
в заоконный шагать коллектив.
Гроб кровати мне слишком удобен,
чтоб вставать из него зомбаком,
так уж не откажи мне, будь добр,
в обездоленном счастье таком:
плавать в пористом слов шоколаде
и мотать стяжелевшей башкой.
Я тебя не оставлю внакладе,
только дай хоть на пайку — покой.
* * *
Январь всегда реальней марта,
в морозе лучше слышен бог…
Снегопада рваная перина,
рыхлого пространства расковыр,
накрывает скользкие перила
полутемных лестниц мозговых.
И на спину падает тяжелый
жадный свет морозного луча,
и вскипает позвоночный желоб,
кипятком кофейным клокоча.
Всем бы, кто в такие зимы стыли,
всем, кто прятал губы в рукава,
срифмовать бы в бесконвойном стиле
самые несметные слова.
Но весна, как суетная сваха,
сводит речь с немотою борзой,
растворяя твердый сахар страха
отварною желтою слезой.
Только слово выйдет за и канет,
и его в прогалы между строк
провожает пьяным заиканьем
дикий непроснувшийся сурок.
Все зимой честнее потому что,
а теперь мир — гречневый, ничей,
виснет, как дырявая кормушка
для пространство сграбивших грачей.
И висков испарину потрогав
да последний стих проговоря,
ты сдаешь катрены, как патроны,
на храненье снам до января.
* * *
Теки, река, тоннель, тоннелься,
ты, выходящий на проспект,
весну, прозрачную донельзя,
просей и выставь на просвет.
И если шаг твой поцарапан
и сбит прошедшею зимой,
то солнце жестом косолапым
его направит по прямой.
И в неустроенном психозе
мир, вылетающий в трубу,
лихой, нетрезвый и бесхозный
в зрачки поглубже утрамбуй.
Не оставляй в молчанье смрадном
стишок, что буквами взопрел,
и, попрощавшись с мертвым мартом,
произнеси себя в апрель!