Вы здесь
«Припомнишь птицу — проступает Север…»
СМОТРИТЕЛЬ МЕСТА
Драконий мыс равно Господний след…
Слегка хрустит песок береговой
Широт, в которых сероватый цвет
Повязан с фиолетовой волной,
С идущей джонкой: опиум, табак?
С китайским ширпотребом и т. д.
Заросший светом яшмовым маяк —
Лучами распускается в воде.
В таком «сейчас» я — необычный знак?
Бемоль харит да ключик аонид,
Встречающий солёный полумрак,
Смотритель места больше, чем пиит?..
Ловитель моря на приманку строк,
На шепоток, дыхание Творца…
Смотри, как хобот тьмы пробил Восток:
Не вытереть вечернее с лица.
Не выхватить из темени причал,
Над волнами фантазии встают:
Сапфирный кит, лиловый скат, финвал?
Скоты из Пятикнижия плывут
С чудесным Ноем?.. Господи, я тут,
Где птицы зарифмованы в стихи,
Где фарт рыбачий катера везут,
Где Ты кладёшь привычные мазки…
ДЖИБО
Белеет парус одинокий…
Михаил Лермонтов
Голос ветра залива Джибо
Так простужен — зови врача.
То затянет, то стихнет живо,
То волна набежит, шепча…
Тут маячится мореходство,
Одинокий невдалеке
Вижу парус, конечно, сходство
С тем, белеющим в той строке,
О которой нельзя не вспомнить
Рядом с морем таким большим
И — сознание переполнить
Тёмно-вайдовым и густым.
Вот и чудится-мнится кто-то,
Кто в другие ведёт миры, —
Это Муза. Её забота:
Занимательный дух игры
В тихотворчество возле моря…
Притекает волна к волне.
Чайки, крепко о птичьем споря, —
В споре — словно бы в западне.
Тут мерещатся те, кто стали
Википедией, мифом и
Детством многих, в таком запале
Дети выросли, и ушли,
И забыли о бригантинах
И — адамовой голове,
Людях Флинта, грошовых винах,
Кладах, храбрости, плутовстве…
Бухта. Море. Да «песни» кайры…
Это — Джибо, и — никого…
Лишь в глубинах — морские твари.
Белый парусник. Волшебство.
OMEGA
На приезд рок-группы «Omega» в Москву
Было? Когда? В котором?.. Музыка — «Гаммаполис»,
Девушка молодая, я ещё молодой…
В синем горшке цветущий шпагами гладиолус,
Рифмы и риффы музы... Сумерки и покой
Места, в котором время остановилось вроде:
Справа — базарчик, слева — старое синема,
Впрочем, навалом неба, впрочем, на повороте
Есть ресторан, в котором пьют и сейчас весьма.
Риффы гитары «Gibson», Яноша сильный голос,
Звёзды стояли в окнах, точно подруги, в ряд.
Рокеры пели космос, двигали «Гаммаполис»…
Я целовался с музой и понимал — навряд
Что-то другое будет, так и помру в глубинке,
Кто тут поймет, в какую сторону я гляжу?..
Рокеры пели космос, я приникал к бутылке,
Это куда приводит? Ведомо и ежу
Местности, о которой я говорю сегодня.
Цвёл гладиолус дымный. Осень-зима-весна…
Праздники и работа. Девушка как находка.
Скверик, кино, прогулки… Жалкие времена.
Рокеры пели космос… И — отцвели цветочки.
Смылся из тех местечек автор текущих строк.
Выпито было много, но не дошёл до точки,
Не закусил маразмом, впрочем, конечно, мог.
…Нынче в Москве играют рокеры — в «Крокус Сити»,
Старые? Молодые! — ровно на два часа.
Больше чем четверть века нам говорили: ждите…
Те, кто смогли дождаться, веруют в чудеса.
СГУЩЁННЫЙ ЦВЕТ
На полях альбома Поля Гогена
…ну, вторник, ну, среда, четверг, вослед —
Ночь с четверга на пятницу, ни слова
Не пишется… Луна, как жёлтый бред,
Без всяких «как»! Конкретнее: хреново.
Подумаешь, талмуды да стихи…
Зато светло от «Варварских сказаний»,
«Дня божества», втекающих в мозги,
Пестреющих, как сотканные ткани
Колониальных выдумок и грёз,
От хижины пославшего Европу,
Смотрящего холстами в макрокосм
Наперекор любому гороскопу.
По шмоткам — маориец, галл в любви —
Любитель порно, медных малолеток.
Смотри, с холста стекает, весь в крови,
Большой закат, смущая зелень веток.
Вот-вот пирога без меня уйдёт,
Тут — пятница, там — видимое море
Полдневное: креветки, крабы, йод…
Сгущённый цвет в открытую в фаворе.
Вот-вот, художник, я услышу, как
Играют жизнь и смерть на дудке-виво,
Одним ударом разбивают страх,
Платя по счёту будущего мифа.
Вот-вот, овеществляя этот стих,
Заброшу все стихи к чертям собачьим,
Вплетая слово в твой смертельный цирк —
Банальной рифмой, малодушным плачем.
НА ПУШКИНСКОЙ В ГОД ТИГРА ПО КИТАЙСКОМУ КАЛЕНДАРЮ
Повернёшься, а город в аграфах зимы,
Два лохмотника просят на жизнь
Или смерть? Для которой накидано тьмы
В ожидании нынешних тризн?
Повернёшься, а холод эвенком стоит,
Негритянкой несётся к метро
И молчит «абиссинцем», бореем язвит,
Проникает когтями в нутро.
Посмотреть бы? Куда? Может, в Африку? Там —
Сахарится светило, ещё
Бедуин понимает песочный ислам,
Подставляя хамсину плечо.
Там гекконы, агамы мелькают за так…
И ребёнком рыдает шакал.
Там в лазурь зазевался фисташковый флаг,
Там, курнув, переходят в астрал.
Уходи, набиваясь сиротством в «газель»
(Караван твой давно без тебя…).
На китайском животном вкатилась метель,
Золотые рифмовки трубя.
ИНДИЙСКО-МОСКОВСКИЙ РОМАНС
Это Кали в черепах и манго
Загорает в дебрях Индостана…
Спит в Калькутте сумрачная Кали, в старом Дели расцвели ашоки…
Вся Москва в молочно-белом сари, померанцем отливают щёки.
Йоги или призраки повисли в воздухе, в котором так и надо?
Сколько всякой симпатичной жизни в располневшем белым эльдорадо.
Видишь, как ветшает в быстром небе, будто пёс в лирической поэме,
Зимнее тугое благолепье, колесо сансары в этой теме…
В тучах шрифт — сплошной деванагари. Это — дует ветер на санскрите?
Это мифы от богини Кали?.. Это я, играющий на цитре,
Это морок, вставший на ходули, Азия, влекущая в словесный…
Выпей смысл, и — выплывут баулы1, племя Бога выдумает песни.
…Это я в биноклике утопий подсмотрел бенгальскую Калькутту,
Кто там курит в одиночку опий, положив по маковке на скуку?..
* * *
Никого вокруг — ни родных, ни ближних,
Лишь мерещится, почему-то, море,
Да светило фишкой засело в вышних,
Да волна с другой в непременном споре…
Никого кругом (в стопаре отрава),
Только вечер, как темноты сподвижник,
Накрывает жизнь: не в порядке штрафа? —
Говорил подобное чернокнижник
В кинофильме (кто киноленту помнит?),
Впрочем, там стоял за Творца охотник…
Никого кругом, только морок комнат,
Только призрак — где? — будто вражий сводник
Между миром тем и — на время — нашим:
Между нашим и темнокнижным слоем,
Вот нырнём туда и тогда попляшем
Смельчаком ли, трусом, любым героем…
Там своих с огнём… или там их больше?
Никого окрест — ни родных, ни близких,
Только звёздный свет да бухло, не горше
И не слаще, чем в «Золотых записках».
Никого вокруг... В каждой букве Яхве
Или аспид о четырёх решалках?
Сколько я стою на Кастальской вахте?
Разбери теперь — все стихи в помарках,
В перекличках с мойрой (приелась пряжей)
И, конечно, с девушкой, что Вермеер
Нам оставил (чтоб понимали…), даже
С Тем, который ветра ослабил веер,
С тем, который облачком над погостом —
Херувимом маленьким притаился
В тех краях, где хоспис за Чёрным мостом
С молчаливой теменью породнился.
ВЕСЬ БЕРЕГ В ПТИЦАХ
Баклан ли, чайка, может быть, сапсан,
Припомнишь птицу — проступает Север,
Над сопками курящийся туман,
Плывущий к берегам нелёгкий сейнер.
Весь берег в птицах, в бухточках… Ветра
Привычно перелистывают волны.
Большие лодки, джонки, катера,
Знакомый мир пустынности и воли.
Знакомый мир окраины, волна
С другой волной пульсируют и — тихнут.
Как будто полдень? Поздняя весна?
Вчерашний день сегодняшним настигнут.
Знакомый мир, две чаечки над тем,
Который был в иные годы мною, —
Неужто я? В какой смотрю эдем?
Былую жизнь сближаю с тишиною…
С какою птицей выдохну строфу
В знакомый мир, в каком теперь едва ли
Я окажусь (в других мирах живу).
Темнеет небо. Пропадают дали,
В которых был прописан рядовым,
Был Севером, подробностью пейзажа…
Я постарел? Скорее — стал другим,
Я — точно незаметная пропажа.
Нередко жизнь и призраки топлю
В большом вине и в маленьких заботах.
Я смутное прошедшее люблю…
Так много было в северных широтах.
1 Племя бродячих певцов-мистиков