Вы здесь
В пути
— Подбросить бы надо, — сказал Сергей Георгиевич.
Ваня приоткрыл дверцу — жар действительно почти не чувствовался — и пошевелил угли длинной кочергой. Аккуратно положил на дышащее красное два хороших полена и потянулся за ведром. Последнее. Ваня разложил на поленьях крупные куски, вытрусил мелочь с угольной крошкой и закрыл печь.
— Придется Нюту будить. Как ты думаешь, Сергей Георгиевич, дотянем до станции?
— Зависит от того, что она там в тендере насобирает. Если как в тот раз, то дотянем.
— Там, она говорила, на стенках присохло еще, я ей киянку дам, — с надеждой сказал Ваня.
Нюта спала, сложив ладошки одна к другой под щеку. Губы во сне выпятились вперед, как будто для поцелуя.
— Вставай.
— Доехали? — зевнула она.
— Каво там, — вздохнул Ваня, — уголь кончился.
— Я есть хочу, — сердито сказала Нюта, садясь.
— Вылезешь — поешь чего… — возразил Ваня. — Прогорит же, застрянем в поле.
— Ну попью щас и пойду, — согласилась сестренка.
Когда она поползла в трубу углеподатчика, по которой уголь должен был ссыпаться из тендера в котельную, Ваня подставил ей руки под пятки — все проще упереться, чем в мелкие клепки.
— Нют! — крикнул он в гулкую трубу.
— Ась?
— Киянку возьми маленькую.
— Да тут еще в углах насыпано, подставляй ведро. Если не хватит, тогда постучу.
— Молодцы, — одобрительно буркнул Сергей Георгиевич, когда Ваня выставил в ряд четыре ведра с почти хорошим углем, — доберемся теперь.
Нюта съехала из трубы углеподатчика на животе, выставив руки вперед. Ваня поймал ее и усадил на ведро с углем.
— Картошку будешь?
— Буду, — живо отозвалась Нюта и попыталась рукавом утереть лицо. — А молока не осталось?
— На станции спросим. Пока так ешь.
Кочегарка нагревалась; Нюта сбросила на плечи платок, распахнула пальто. Чайник, пристегнутый медной застежкой к пароперегревателю, начал посвистывать.
— Ах ты ж! — с досадой сказал вдруг Сергей Георгиевич. — Зря разогнались-то. Красный впереди.
Ваня встал на цыпочки, дотянулся до настенного ящика, вынул бумажный кулек с сахаром и вытащил два куска. Тем временем в кочегарке забрякало все, что было свободно, в том числе ручка чайника — поезд начал тормозить. Нюту, начавшую опять задремывать, тряхнуло.
— Наверное, внеочередной скорый пропускаем, — с сомнением в голосе сказал Сергей Георгиевич, — по расписанию-то должен зеленый быть, некому тут нас обгонять.
Ваня присел у поддувала, с натугой задвинул поуже, чтобы горело медленнее.
— Еще, — строго сказал Сергей Георгиевич, — выгорит же.
Ваня уселся на пол и пихнул ногами. Щель едва-едва сузилась.
— Не ходит дальше.
— Ну упрись как-нибудь…
Минуты две прошло в безуспешных попытках. Наконец, противно цвиркнув, поддувало закрылось.
Ваня сидел на полу и тяжело дышал. Нюта тихо шмыгнула носом.
Чайник тоненько запищал.
В голос ему, где-то в метельной дали, закричал чужой паровоз. Тихо, громче, еще громче — и замолк.
Стало слышно, как за стенкой задышало, зашевелилось что-то огромное, грузно загромыхало, быстро, медленнее, еще медленнее.
— Что? — спросил Сергей Георгиевич. — Да. Вижу. Отворяю. Вань, откати.
Щелкнула, отпираясь, дверь кочегарки. Ваня дернул ее, откатил назад, впустил белый ледяной воздух, закашлялся. Нюта торопливо натянула платок, подобрала ноги, чтобы не дуло по коленям над валенками.
По лесенке быстро, пряча документы в карман шинели, поднялся военный — не молодой, не старый, так, лет за тридцать. Ваня стемна прищурился, но разобрал:
— Здравствуйте, товарищ капитан!
— Фирсов, служба инспекции железной дороги. Досмотр личного состава. Почему двое? Гражданских возим?
— Так и ставки две, кочегар и помощник, — возразил Сергей Георгиевич, — и обе взрослые, а несут — сами видите кто.
— А-а… ну да, — смягчился военный, оглядывая кочегарку, — извините, товарищ, давно я вашей модели не встречал. Не думал, что вы еще ходите.
— Да нас и сразу не много было, — хмыкнул Сергей Георгиевич, — ну и куда ж мне деваться, как не ходить… В маневровые думал, да велика федора, неудобно по стрелкам скакать.
Военный медленно кивнул, оглядывая кочегарку:
— И это тоже помнить приходится, товарищ. У меня отец вот тоже на гражданской... Не вернулся. Потом матери показывали откуда.
Ваня тем временем вытащил свои и Нютины документы из-за кулька с сахаром и протянул инспектору.
— А там кто? — вдруг спросил тот строго, отступив на шаг к двери.
— Где? — ахнула Нюта. Ваня обернулся и вытаращился под трубу углеподатчика, куда указывал пистолет в руке капитана Фирсова.
— Уф, — наконец сказал Ваня, сообразив-таки, о чем речь, — да это ж постель наша.
— В кочегарке спите? — быстро спросил инспектор.
— Ну а как, — сердито сказал Сергей Георгиевич, — идем по двое-трое суток без остановок… мало того что топить бесперечь надо, так в казенку по-над колесами сажен восемь пробираться… Мало того что продует насквозь, еще свалятся. И казенка холодная. И как я их дозовусь дотуда?.. Тут спят. И будут тут. Коли дадут мне двух мужиков, как по расписанию положено, пусть хоть в вагоны ходят спать!
— А не угорят? — недоверчиво спросил капитан Фирсов.
Сергей Георгиевич крякнул.
— А я на что? Смотрю же, не бесчувственный.
Фирсов тем временем вдруг присвистнул, пролистывая Ванину книжку железнодорожника. Быстро, на один взгляд, открыл Нютину, опять углубился в Ванины документы.
— Оба Семеновы, значит… брат с сестрой?
— Ага, — ответил Ваня.
— Воронежские. С Толоконниковской?
— Да, — обрадовался Ваня. — Вы тоже воронежский?
— Я-то нет, — ответил капитан и как-то странно хмыкнул. — Сергеевич и Сергеевна, значит. Прописка... прописка сходится.
Он тяжело, исподлобья, посмотрел сначала на Ваню, потом на Нюту.
— Тяжело живете? К мамке бы, к папке?
Ваня услышал, как за его спиной оскорбленно ахнула Нюта, и сощурился.
— На службу силком не гнали, товарищ капитан. Могли дома сидеть, огород пропалывать. А так, глядишь, война хоть на полчаса, да быстрее кончится. Не надо нам... про мамку.
Сергей Георгиевич шумно откашлялся, но Фирсов поднял руку.
— Вот что, товарищ. Состав, что рядом с вами, тоже стоит — и простоит еще минут пять. Вы пока сдайте назад... — Фирсов на мгновение высунулся спиной вперед из двери, повис, оглядываясь куда-то. — Сдайте так, чтоб дверью этой до четвертого вагона, грузового, до... до середины примерно. А там пусть кочегары твои в двери помаячат.
Инспектор протянул Ване документы, отдал честь Сергею Георгиевичу и исчез в слепящем сиянии дня. Ваня и Нюта молча смотрели на Сергея Георгиевича.
— Ну… не знаю, — отозвался он, — нам было бы приказано. Сдадим, что ж…
Кочегарку легонько затрясло. Середина четвертого грузового вагона медленно подъехала и встала напротив двери, в которой неподвижно, словно чуя что-то, стояли Ваня и Нюта. Меж грубым горбылем, которым обшита стенка вагона, было темно.
Ребята переглянулись, Ваня пожал плечами.
В темноте что-то шевельнулось.
— Вань, там пушка, — испуганно сказала Нюта.
Снег махнул в глаза, Ваня зажмурился, протер лицо рукавом. Действительно, в щели — едва-едва — двигалось что-то похожее на длинное дуло на низкой какой-то подушке. Если б не глаза, привычные к полумраку кочегарки, и того б не разглядеть.
— Ваня? — гулко спросила темнота за досками. — Анечка?..
Словно просветлело в щели — то ли он внутренний свет зажег, то ли глаза привыкли.
— Папка! — пискнула Нюта.
— Папка, так ты танкист? — не веря своим глазам, пробормотал Ваня.
— Танкист. А вы оба у Сергея Георгиевича? Молодцы. Справляетесь?
— Справляются, — гулко сказал Сергей Георгиевич.
— Папка, а нам твое письмо приходило, — сказала Нюта, — а ты наше получил?
— Получил. Меня с тех пор и на танк посадили, и ранило, в госпитале был, потому не писал. Вот, машину уже новую получил, сейчас в часть. Оттуда напишу.
— А та машина — совсем?.. — подал голос Сергей Георгиевич.
— Два раза чинился прямо на колесах, а тут вдрабадан, еле собрали. Ничего… Анечка, такая ты красавица. Ты, Иван, береги ее, ладно?
— А у тебя медаль есть? — спросил вдруг Ваня.
— Хо-хо, выше бери, — весело ответил из темноты отец, — два ордена уже! — Состав дернулся, стенка четвертого вагона плавно поплыла вперед. — Береги малышку! — крикнул отец из темноты меж горбылями. Проехала сцепка, пятый вагон, все быстрее застучали колеса, шестой вагон, седьмой, восьмой, взвихрился снег — и вот затихло в отдалении.
— Ы-ы… — заскулила Нюта, оседая на пол возле двери.
— Не реви, — рявкнул Ваня, пытаясь углядеть впереди хоть хвост уходящего состава.
— Ну как — не реви, — веско поправил Сергей Георгиевич, — нельзя не пореветь. Посади-ка ее в тепло пока.
Шмыгая носом, Ваня оттащил Нюту на постель. Она уткнулась лицом в старый тулуп и тихо заныла на одной ноте.
Ваня затянул дверь и пошел подбросить угля.
— Ничего, Сергей Георгиевич. Вот до станции доберемся, там угля нам досыплют полный тендер, само будет по углеподатчику идти… Нютка хоть отоспится... Потом я посплю. А там уже Курган.
В тишине потрескивал огонь, негромко гудел котел. Через время застучало снизу, дернулись-поехали.
Нюта тихо всхлипывала на постели.
— Да не горюй ты так, — ласково и рассеянно сказал Сергей Георгиевич, — кончится ж война-то... Демонтируют твоего папку.
— Еще пока она кончится, — горестно ответил Ваня, подтаскивая очередное ведро угля поближе к устью печи.
— Ага, — дрожащим голосом отозвалась Нюта, — ты вот, дядь Сережа, сколько лет служишь, а тебя не демонтируют, что ж папку демонтируют-то...
— Так меня не наши же, — задумчиво ответил Сергей Георгиевич, — меня враги... Только не вышло у них же, чего хотели...
— Да, Сергей Георгиевич, — поднял голову Ваня, — ты расскажи еще раз, как тебя белояпонцы хотели в топку пустить?
— Так и хотели, как немцы сейчас пускают. На топку, в дым. Ан не вышло у них, сбой получился, не умер я, не перестал себя сознавать, — с привычной гордостью сказал старый паровоз.
— А потом ты сбежал к нашим, да, и товарищ Пирин тебя описал, и чертеж в Москву отправил?!
— Ну, Вань, сам бы и рассказывал, — буркнул Сергей Георгиевич.
— А правда, что с той только поры одних добровольцев монтируют? — тихо спросила Нюта.
— Да что ты, — ласково отозвался Сергей Георгиевич, — и до меня были, и после будут. Самоконтроль одно время по моей схеме поддерживали, и то давно улучшили. И монтаж нынче не такой глубокий. От меня-то и демонтировать нечего, одна нервная ткань да голосовая система, а папке вашему, может, разве что протезы потом понадобятся… ну, может, там по мелочи что еще... На то и советская власть, что о людях думает. Жив останется — что ж не вернуться ему. И танкистов демонтируют, я знаю, и летчиков даже. Щас только редко кого комиссуют, обычно чинят же.
— И «катюши»? — вдруг сдавленно пискнул Ваня. Нюта, услышав его, громко втянула воздух.
— И «катюши», конечно, — строго сказал Сергей Георгиевич. — Кто жив останется, те вернутся; а уж остаться живыми — не в нашей то власти, коли война... Ну, вон и станцию уж видать, ребята... — добавил он повеселевшим голосом.
— Так ты один такой, невозвратный? — сонным голосом спросила Нюта.
— Почитай, что и один, — ответил Сергей Георгиевич, — если его не считать... Только меня не добром, а мукой так замонтировали, а он-то.
Паровоз Ел «Лазо» вдруг замолчал, задумавшись.
— Ну, это потому, что нельзя спать — и надо все помнить, и все слышать, и всегда надо уметь отдать приказ, — торжественно сказал Ваня.
— Оно-то так, ребята, — согласился Сергей Георгиевич, — да. В одном-то сооружении трудно упомнить, каково быть человеком, а как оно — по проводам, по всей стране растянуться... Того совсем не понять мне. Только не надо об этом вообще. То ли помнит он, то ли уже нет, что человеком рожден... Не знаю. Не морочьте, в общем, себе головы.
— Не понимаю, — поморщился Ваня.
— Да и не надо. Одевайся пока потеплее, ухожу на угольную ветку, и не забудь мне в этот раз воды набрать повыше...
Ваня вытащил шапку из-под головы уснувшей Нюты, укрыл сестру как следует и принялся натягивать варежки, а затем верхонки. Заправиться полностью — возни на час, не меньше. И еще какого угля дадут в этот раз... Он кивнул Сергею Георгиевичу и выбрался из кочегарки наружу.