Вы здесь
Подстрочник с подсознанья
* * *
С колоссами, зачитанный, одно
И то же, достославный Гай Светоний
Транквилл — ночной транквилизатор, но
Не из пустого чтива, посторонний
Глумливому гламуру… Январем
Глядит, осточертев чертами, муза
В соблазне совладать со словарем
Калигулы и Августа. Обуза
Народонаселенью, не статист,
Но — взят метаморфозами в науку,
Мордуемый молвой «постмодернист»,
Трояном — длит одическую скуку.
Набрякшее ненастьем, как виной,
В огнях, темнее небо над вокзалом
Термини, повернувшимся спиной
К закату Рима… Незнакомка в алом
Проходит, Рим, булыжником твоим,
И бюст — в упор. С восторженным «Аида!..»
Исполнен, в духах Пантеона, Рим
Крупнозернистой зоркости гранита.
Бесспорная, «в душе открылась течь»,
Проникнутая притяженьем жанра,
Прохожего — одергивает речь,
Исполненная внутреннего жара
Классической латыни… Злее соль
Познания: недаром, видит автор,
Судьбу, чье становленье — через боль,
Вываривают с лавром. Триумфатор
Фонетики — смурней, вникая в текст,
И Рим Транквилла не поймет Нерона,
Пока не хрустнут позвонки под тек-
тоническою точностью тевтона…
* * *
Пригревшийся под сердцем, не с руки
Судьбе, как в неизбежную дорогу,
Я вышел в мир, строптивец, вопреки
Предназначенью, а вернее — року,
Злокозненному в прихотях… Шагрень
Надсадной жизни, горше к сердцу жмется
Полярный день, отбрасывая тень
На будущее в перевертнях. Рвется
Вновь связь времен, ведь к завтрему — зола,
Учитывая каждую подробность,
Чужая, счет оплошностям вела
В злорадной любознательности, подлость
Присяжных «доброхотов»… Что ж я знал?! —
Наглядно прям — из готов или скифов? —
Протравлен травлей, не осознавал,
Как страшен мир, законодатель мифов
О равенстве и братстве. Дерзок был,
Всей жизнью — в замордованной тетради,
Я имени, «нацмен», не изменил
Успеха и дешевой славы ради,
Как именно ее ни назови,
Ведь как, хрестоматиен, ни злословил
Зоил — я, прям, для гнева и любви
Души, густых кровей, не экономил.
С отточенными кознями в судьбе,
Веди я счет назойливым обидам,
Тогда непостижимый путь к себе
Забило б безысходностью и бытом.
Грех сокрушаться, ибо не секрет
И, в оборотнях жанра, справедливо,
Что в мире, унижая этим, нет
Банальной справедливости… Учтива
Измена, обнаженной боль держа,
И память длит пожизненную пытку,
Ведь, к ужасу, мучительно свежа
Жизнь, сметанная на живую нитку…
* * *
С шушуканьем — шишиги?! — по углам,
В изнеможенье мужества, от века
Хор хворей неотступней по ночам
В безвыходности топит человека.
Подстрочник с подсознанья, жизнь свежа
В несвычных ощущеньях… И вполсилы
Еще пытая на излом, дрожа
В бессильном, боль натягивает жилы.
Мрак шелушится шорохами. Век —
Всего лишь, к потрясенью, протоплазма,
Лишь приложенье к желчи, человек
Размазан по бессоннице. И, в спазмах,
Благих не обещая перемен
И сварою дыша, как серой — кратер,
Неразрешимей жизнь, сцепленьем сцен
Выказывая ангельский характер.
Среди неистребимой тесноты,
Миазмов, свальных свар и сплетен ада
Реальности — не наверстать версты
Из прошлого, ни возгласа, ни взгляда
Любви… Но как ни порицай судьбу,
Все не смыкает горьких век, с прохладной
Ладонью на его горячем лбу,
Послушница судьбы его. В надсадной
Трущобе, обыдёнщиной глуша
Грядущее, так вызверилось время,
Покуда отрешается душа
От человека — будущему в бремя,
Затолканному кознями зимы…
Тем тверже, подсознаньем обозрима,
Носительница светоносной тьмы,
Смерть, в явных недомолвках, нелюдима.